Залпы под окнами Зимнего дворца 9 января 1905 г.

Чем больше расстояние между

повелевающим и повинующимся, 

 тем меньше значения имеют для первого кровь и слёзы второго.

Дидро

Залпы под окнами Зимнего дворца 9 января 1905 г.

За тринадцать с половиной лет до екатеринбургского финала царь Николай II позволяет своим генералам, руководимым великим князем Владимиром, учинить побоище на улицах столицы и на площади перед Зимним дворцом. Для этой цели вводятся в центральные и окраинные кварталы Петербурга 40 тысяч солдат и жандармов, в том числе два батальона Преображенского полка, где царь в своё время проходил офицерскую практику под начальством своего дяди Сергея Александровича и в обществе Нейдгардта и Ренненкампфа. Войска и жандармерия совершают нападение на мирное шествие рабочих (вместе с жёнами и детьми – до 140 тысяч человек), которых священник Георгий Гапон призвал обратиться к “царю-батюшке” за помощью и защитой. Первые выстрелы раздались в 12 часов у Нарвских ворот. К двум часам дня преображенцы и семеновцы открывают огонь у Зимнего дворца, куда подошла главная колонна – огромная толпа безоруженых, благонамеренно и даже богомольно настроенных людей с хоругвями и иконами. Солдаты и полицейские стреляют по толпе; конные жандармы рубят женщин и детей шашками, топчут лошадьми, добивают раненых. Дворцовая площадь и прилегающие улицы усеяны убитыми и ранеными. Жандармы ведут огонь по верхушкам деревьев Александровского сада, куда забрались мальчишки, чтобы лучше видеть демонстрацию; дети, расстрелянные в ветвях, падают на заснеженные клумбы… Потом идёт истязание на Невском проспекте, у Казанского собора, на Морской и Гороховой улицах, за заставами Нарвской, Невской, на Выборгской стороне. К кону дня в санитарно-госпитальном реестре Кровавого воскресенья значатся тысячи убитых и раненых. Вечером царь записывает: “Тяжёлый день. В Петербурге произошли серьёзные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных частях города; было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело”.  Почему “вследствие желания дойти до Зимнего дворца” должно было быть “много убитых и раненых?” Почему непременно “войска должны были стрелять”? Кто разрешил, кто приказал стрелять? Запись в дневнике наталкивает на эти вопросы и оставляет их без ответа. Горестен вздох – “ как больно и тяжело”, но тут можно вспомнить, что, когда при Толстом однажды кто-то рассказал, что царь подавлен событиями 9 января, писатель усмехнулся: “Я этому не верю, потому что он лгун”. Настроение явно улучшилось. Он готов даже объявить своё монаршее прощение тем, в кого “войска должны были стрелять в разных частях города”. Процедура этого акта прощения: через 10 дней после Кровавого воскресенья охранка набрала на заводах для представления царю “рабочую делегацию” в составе 34 человек.  Царское село. Зал Большого Екатеренбургского дворца. К побледневшим и осунувшимся конторщикам, облачённым в треповские костюмы, выходит царь. Краткая речь. Оказывается, ему известно, что “нелегка жизнь фабрично-заводских рабочих”, многое действительно “надо улучшить и упорядочить”. Однако он тут же угрожающе предупреждает, что “мятежной толпой заявлять мне о своих нуждах преступно”. Затем следует момент, ради которого и поставлен фарс с переодеваниями. “Я верю, - восклицает царь, - в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их”.  “Гнусной комедией” назвал эту сцену Ленин в своей статье “Трепов хозяйничает”, опубликованной в газете “Вперёд” через две недели после Кровавого воскресенья. Отметив, что “царь принял у себя в Царском депутацию из 34 рабочих, подобранных полицией, и сказал полную казённого лицемерия речь об отеческом попечении правительства и о прощении преступлений рабочих”, Ленин выразил уверенность, что этот маневр не обманет русский пролетариат. И пророчески предрёк: “Пролетариат поговорит ещё с царём иным языком!” В таких делегациях, как подобранная Треповым, знал толк капиталист Савва Морозов. Он, один из умных людей своего круга в тогдашней России, хорошо знал и рабочих, и конторщиков. В те январские дни, когда на заснеженных петербургских мостовых ещё алели пятна рабочей крови, случилось встретиться с ним А.М. Горькому. - Царь – болван, - грубо и брезгливо говорил Морозов. – Он позабыл, что люди, которых с его согласия расстреливают сегодня, полтора года тому назад стояли на коленях перед его дворцом и пели “Боже, царя храни”…  Он сел рядом с писателем и похлопывая себя по колену ладонью, сказал: - Да, теперь революция обеспечена… Годы пропаганды не дали бы того, что достигнуто самим его величеством в один этот день. Доносятся в Россию голоса из потрясённого внешнего мира: изумления (“Неужели подобное возможно?”) – одних; гнева (“Как царь посмел?”) – других; безжалостного окончательного приговора царизму – третьих. К последним относится Жан Жорес, выступивший в те дни “Юманите” со специальной статьёй. До сих пор, писал он, Россия и человечество могли ещё думать, что Николай II есть “первых пленник абсолютизма”; что бюрократия угнетает и разоряет народ без него, помимо него. До сих пор некоторые могли ещё полагать, что он не ответственен ни за кишиневские события, гнусно подготовленные полицией, ни за гибельную японскую войну, ни за другие безобразия… Но – “на этот раз народ обращался к нему самому”. Отныне река крови пролегла между царём и “его” народом. Нанося удары рабочим, “царизм смертельно ранил самого себя”. И теперь, воскликнул Жорес, всё видят, что “царь – несомненный убийца”.  А царь, объявив суровое и угрожающее “прощение” тем, кого 9 января расстреливали, с умильным словом признательности обращается к тем, кто с его ведома стрелял.  “Правительство, - писал Ленин, - думало запугать народ видом крови и массою жертв уличных схваток, - на самом деле оно отучает народ от страха перед пролитием крови… Vive le son du canon! Скажем мы словами французской революционной песни – “Да здравствует гром пушек!”…” Чем дальше, тем очевиднее становилась для всех народов России невозможность жить при самодержавии, его несовместимость с прогрессом общественного развития, с интересами трудящихся масс. Царизм вступил в кричащее противоречие с современностью, обнаруживая на каждом шагу свою историческую несостоятельность. Его внутренняя гнилость и нелепость существования били в глаза всем и каждому. Вот почему неотвратим и логически закономерен стал расчёт с царизмом “по-плебейски” за все совершенные им преступления. И столь же закономерен конец, постигший Романовых. За Кровавое воскресенье 9 января 1905 года Русская Православная Церковь признала Николая – Кровавого Святым старстотерпцем…  

Вечный позор и призрение Николаю II – Кровавому!

Впереди новая социалистическая революция!

Ставропольский краевой комитет ВКПБ