Портрет одного из тех, кто доносил и организовывал репрессии честным советским людям

Томаш Ржезач

СПИРАЛЬ ПРОТИВОРЕЧИЙ Александра СОЛЖЕНИЦЫНА

(Авторизированный перевод с чешского. Издательство “Прогресс”, Москва, 1978. Редактор Мария Правдина)

От издательства “Прогресс”:
В предлагаемой вниманию читателей книге чехословацкий публицист Томаш Ржезач поставил перед собой задачу - дать в реалистическом плане биографический, политический и литературный портрет Александра Исаевича Солженицына. Идея написать эту книгу у него родилась вскоре после личного знакомства с А. И. Солженицыным. Автор, проживавший некоторое время в Швейцарии, принадлежал к узкому кругу друзей А. И. Солженицына. Более того, он был его сотрудником. Позже Ржезач познакомился также с бывшими друзьями и помощниками Солженицына. Все это вместе взятое и позволило ему взяться за написание этой книги.
Кратко об авторе
Томаш Ржезач родился в 1935 году в Праге в семье видных чешских писателей Вацлава и Эмилии Ржезачей..
В 1953 году он окончил философско-исторический факультет Пражского университета. Когда ему был 21 год, в печати появились его первые научные статьи на исторические темы.
В 1958 году он решает посвятить себя писательской и журналистской деятельности. Пишет рассказы, репортажи, статьи. Издает сборник стихов.
С 1968 по 1975 год находился за рубежом, побывал во многих странах Европы. Долгое время жил в Женеве. Встречи с разного рода ренегатами, изменниками, изучение из взглядов и психологии определили характер дальнейшего творчества Томаша Ржезача. По возвращению в ЧССР он выпустил сборник рассказов, а в Италии книгу “Спираль противоречий Александра Солженицына”. Впоследствии издал ряд книг на историческую тематику.
От автора:
Я выражаю свою глубокую благодарность Союзу писателей СССР, Союзу журналистов СССР, Агентству печати “Новости”, “Интуристу”, “Совтуристу” и всем советским гражданам, которые отнеслись ко мне с необыкновенным радушием и вниманием и помогли уяснить некоторые вопросы, касающиеся Александра Солженицына.
Сердечную признательность хочется выразить также К.С.Симоняну, Н.Д. Виткевичу, Б.В. Бурковскому, Л.А. Самутину, М.П. Якубовичу, Льву Копелеву, А. М. Кагану и другим, согласившимся дать мне интервью и помочь в уточнении ряда конкретных фактов.
Особую признательность выражаю Н.А. Решетовской за ее любезное согласие ответить на мои вопросы и за разрешение ссыпаться на ее книгу “В споре со временем”.
Т.Р.

Отдельные главы из книги

Глава I .
ПОРТРЕТ БЕЗ РЕТУШИ
Шрам

В жизни бывает так, что иногда самые незаметные причины порождают большие следствия.

Кто в начале 30-х годов мог предположить, что обычная мальчишеская потасовка, происшедшая тогда между двумя школьниками в Ростове-на-Дону, будет интересовать и сорок лет спустя?

Шрам на лице Солженицына, немного наискосок пересекающий лоб к переносице, породил немало домыслов.

 А откуда взялся этот шрам?

 Это у него с фронта?

 Видимо, нет. Скорее всего его так отделали на Лубянке или в Лефортовской тюрьме, а может быть, в каком-нибудь из лагерей. А ведь история происхождения этого шрама весьма банальная.

За несколько дней до злополучной драки встретились в своем излюбленном месте в пыльном дворике на улице Шаумяна четыре неразлучных друга  Шурик Каган, Кирилл Симонян (по прозвищу Страус, за его высокий рост и длинную шею), Саня Солженицын (Морж) и Николай Виткевич (просто Кока). В этот день они пришли сюда, чтобы скрепить свою дружбу. Друзья надрезали кожу на больших пальцах рук и смешали свою кровь.

С этого момента они побратимы. Каган, Симонян и Виткевич, сочетая свою дружбу с существующей действительностью, остались верны этой клятве до зрелого возраста. Солженицын будет связан с ними по-своему: лишь чувством ненависти.

Во время школьной перемены стояли рядом два одноклассника  Шурик Каган и Саня Солженицын.

Минуты перемены текли медленно, и Каган явно скучал. Вдруг он предложил Солженицыну:

- Морж, давай бороться!

- А почему бы и нет? - ответил Морж.

Вообще-то он не любил бороться или драться, но, посмотрев с высоты своего роста на маленького Кагана, почувствовал уверенность в своей легкой победе. Он и не подозревал, что не справится с маленьким, юрким Каганом, но тот победил. Моржу это не понравилось. Он просто физически не переносил, когда кто-либо одерживал над ним верх. Он побледнел и заорал на Кагана:

-Ну, ты, жид пархатый!

Это вызвало смятение у окружающих их ребят. Был поражен и Каган, которому, как и любому советскому школьнику, в голову не приходило, что у них в классе могут существовать позорные пережитки прошлого. Он решил отстаивать свое равноправие. Каган схватил неуклюжего Моржа за воротник и резко его оттолкнул. Солженицын, ударившись об угол парты, упал и рассек себе лоб. Кожа была сильно разодрана, начиная от корней волос до конца правой брови, немного наискосок. Когда рана зажила, образовался глубокий шрам. Этот шрам остался у Александра Исаевича Солженицына на всю жизнь...

А много лет спустя он повезет за границу этот шрам как почетное звание, как свидетельство своей сложной судьбы. А на вопрос о происхождении шрама на лице будет отвечать загадочными намеками, вздохами, многозначительно пожимая плечами.

Никто из его бывших друзей не помнит, что тогда говорил в свое оправдание Солженицын, но он выглядел таким несчастным, таким несправедливо обиженным, что поневоле симпатии оказались на его стороне. Тем более, что Саня блистал в школе по истории и литературе, отличался по естественным наукам и математике. Учителям и даже одноклассникам казалось, что исключить Моржа из школы - значит, скорее всего, погубить этого чувствительного мальчика.

И еще одно обстоятельство сыграло тогда свою роль. Саня Солженицын был тихим, услужливым, во всех отношениях положительным учеником. Он всегда шел навстречу учителям, и, если те хотели кому-либо доверить надзор за порядком в классе, выбор всегда падал на Моржа. В общем, его считали как бы, гордостью школы. И понадобилось сорок лет, чтобы до людей, которые в то время общались с ним, дошло, что Моржу доставляло прямо-таки удовольствие педантично доносить учителям о любой ребячьей шалости своих одноклассников, и особенно самых близких друзей.

Хотя весь класс был на стороне оскорбленного еврея, дело закончилось тем, что по решению педагогического совета Каган был переведен в другую школу. А Солженицын? Он так и не простил своему побратиму - у него прекрасная память на все, что касается его собственной персоны. Александр выждет тридцать лет, а потом, как мы еще увидим, отплатит Саше Кагану за унижение, которое ему пришлось пережить. И еще. Именно тогда Солженицын обнаружил удивительную вещь: быть жертвой выгодно. Много можно заработать, если ценой боли или временных неприятностей (при условии, разумеется, что они не опасны для жизни) примешь венец мученика. Отличный математик, Солженицын сообразил, что стоит многое потерять, чтобы затем приобрести, и эту “формулу” он будет не раз виртуозно применять в жизни.

Шел 1940 год. Солженицын женился на Н. Решетовской. В это время он учился на физико-математическом факультете Ростовского университета.

Солженицын получал Сталинскую стипендию. Получал не только как отличник учебы, но и как комсомольский активист. Он участвовал во всех общественных мероприятиях, выступал в художественной самодеятельности, был членом редколлегии стенгазеты. И вместе с тем, рассказывал мне Кирилл Семенович Симонян,  это был интриган, достигший совершенства именно в те годы. Он умел так извратить смысл слов, что выходило, будто только он говорит правду, а другой лжет. Он умел поссорить товарищей по учебе и остаться в стороне, извлекая из спора пользу для себя. Это был лицемер с большой буквы, очень находчивый.

В это же время начались и его первые литературные опыты. Он начал работать над большим романом под названием “Люби революцию”. “Открыв” большую и серьезную тему, он ни на миг не сомневался в успехе. Он был убежден, что войдет в историю литературы как крупнейший писатель. И заранее готовился к такому повороту событий, подтверждая, что его тщеславие и педантизм способны приобретать карикатурные масштабы...

Солженицын исписал своим характерным мелким почерком тысячи страниц. Время от времени он читал отрывки из своего будущего романа своим друзьям Виткевичу и Симоняну. И когда они ознакомились с большей частью романа “Люби революцию”, совершенно независимо один от другого, словно сговорившись, откровенно и прямо сказали Солженицыну: “ Слушай, Саня, брось! Это пустая трата времени. Сумбурно как-то! Не хватает у тебя таланта”. Суждения ближайших друзей, которые были для него важны, смертельно ранили Солженицына. Он замкнулся еще больше, с невероятным усердием исписывая новые горы бумаги. Он доводил себя до полного физического изнеможения. Напрасно! Зловредная дама, имя которой - литература, выскочек не любит. Но Солженицын хорошо запомнил слова своих друзей и впоследствии жестоко им отомстил.

В 1945 году интриган и лицемер Солженицын спровоцирует Коку (Виткевича), который на десять лет попадает в исправительно-трудовые лагеря.

“Когда в процессе реабилитации мне показали донос Солженицына, - рассказывал мне Виткевич, - это был самый страшный день в моей жизни”. Он знал, что его посадил друг Морж. Но следователю Виткевич, который был арестован через два месяца после Солженицына, рассказывал о последнем, как о хорошем и нужном для армии офицере.

 А вы почитайте, что о вас говорит он,- сказал Виткевичу следователь,- ваш приятель высказывается о вас довольно резко.

Трудно, очень трудно, - сказал мне Виткевич, - описать те чувства душевной боли, разочарования, досады, гнева, которые охватили меня после ознакомления с доносом Солженицына. Он писал о том, что якобы с 1940 года я систематически вел антисоветскую агитацию, замышлял создать подпольную подрывную группу, готовил насильственные изменения в политике партии и правительства, злобно чернил Сталина... Я не верил своим глазам. Это было жестоко. Но факты остаются фактами. Мне хорошо были знакомы его подпись, которая стояла на каждом листе, его характерный почерк. И представьте себе! - в них содержались доносы и на его жену Наталию Решетовскую, и на наших друзей Шурика Кагана и Лидию Ежерец. Чудом избежал ареста и К.Симонян.

В период учебы в институте Симонян как-то сказал Солженицыну: к чему нам Сталинские стипендии? Лучше бы вместо Сталинских дать две-три обычные. У нас было бы больше высокообразованных людей.

Разумеется, Кириллу Семеновичу не следовало этого говорить. Солженицын принял его слова на свой счет и, оскорбленный, ждал удобного момента, чтобы припомнить эти слова своему другу. В 1952 году Солженицын, будучи уже в заключении, не постеснялся состряпать донос на К. Симоняна за “злобную клевету на Сталина”, чтобы посадить того за решетку.

В этом же году К.Симонян был вызван к следователю госбезопасности. Тот попросил его сесть за отдельный стол и предложил ему объемистую тетрадь.

 "Внимательно прочтите это. Если посчитаете нужным, сделайте для себя выписки", - сказал следователь Симоняну.

Кирилл Семенович открыл толстую тетрадь и сразу узнал знакомый, неподражаемый мелкий почерк Солженицына.

“Я воспринял это как своего рода привет от Моржа, — сказал мне профессор Симонян, - поэтому с интересом стал читать”.

На 52 пронумерованных страницах был изложен гнусный донос Александра Солженицына на своего самого близкого друга. “Я начал читать и почувствовал, как у меня на голове зашевелились волосы”, - рассказывал мне профессор, сильно волнуясь.

Силы небесные! На этих пятидесяти двух страницах описывалась история моей семьи, нашей дружбы в школе и позднее. При этом на каждой странице доказывалось, что с детства я, якобы, был настроен антисоветски, духовно и политически разлагал своих друзей и особенно его, Саню Солженицына, подстрекал к антисталинской деятельности. Но особенно любопытно, что донос был написан Солженицыным - человеком, который попал в заключение именно за “антисталинскую деятельность”. Человеком, который собирался стать символом сопротивления так называемому сталинскому произволу.

Кирилл Семенович продолжал мне рассказывать. “Вы должны написать объяснение”, - сказал мне следователь. Я написал. Оно уместилось на половине странички. Я подал листок следователю. Он положил его в папку с доносом и сказал, что мне можно идти. Но я не спешил уходить.

- Скажите, - я обратился к следователю, - зачем Солженицын сделал это перед самым окончанием срока заключения?

 - Интересно, а как вы это сами объясните? - ответил мне следователь вопросом на вопрос.

Я врач, поэтому для меня было легче найти объяснение. И я истолковал этот случай как следствие транса.

- Транса? - с насмешкой переспросил следователь, - Скажите мне, доктор, как может транс сочетаться с холодным расчетом? Да он просто дрянь-человек.

Наступил ужасный сорок первый год. Солженицын был мобилизован в армию и попал в ездовой обоз, в глубоком тылу. Осенью 1942 года его переводят в Кострому. В род войск, для которого он, собственно, предназначен, имея математическое образование, - в артиллерию. Вскоре лейтенант Солженицын становится заместителем, а несколько позже - командиром батареи звуковой разведки.

Солженицын в то время выглядел вполне лояльным, более того - преданным офицером.

“Мы стоим на границах сорок первого! На границах войны революционной и войны Отечественной!” - писал он жене, когда советские войска вышли на государственную границу Союза Советских Социалистических Республик. Кто бы мог подумать что-либо плохое об этом восторженном и патриотически настроенном советском офицере?

Решетовская пишет в своей книге “В споре со временем” о взглядах Солженицына в ту пору:

“Он говорил о том, что видит смысл своей жизни в служении пером интересам мировой революции. Поэтому сегодня ему все не нравится. Союз с Англией и США. Роспуск Коммунистического Интернационала. Изменился гимн. В армии - погоны. Во всем этом он видит отход от идеалов революции”. Солженицын считал, что Советский Союз предает принципы, на которых он был создан. Против этого “губительного” процесса и выступал “верный марксист-ленинец” Александр Исаевич Солженицын.

На самом ли деле Солженицын во время войны действительно считал себя истинным революционером, которого волновали “неблагоприятные” изменения в советском государстве и обществе? Да нет, такой прием обычно используют наши идеологические противники, подменяя подлинный революционный процесс безжизненными традиционистскими жестами, ведя атаки на истинный революционный процесс во имя “чистой революции”.

Глава VI
ВЕЛИКИЙ ИНТРИГАН
План спасения собственной жизни.

В середине января 1945 года советские войска по всему фронту перешли в наступление. Но если побеждает целое, это еще не значит, что часть не может попасть в затруднительное положение. Произошло это и с солженицынской батареей звуковой разведки. Во время одной из контратак батарея попала в окружение.

Что сделал Солженицын? Отдал приказ занять круговую оборону? Попытался пробиться к своим?

Для этого нужна отвага, то есть способность преодолеть смертельный страх. А Солженицын был лишен такой способности. Им овладели чувства паники и самого обыкновенного животного страха. Он не должен погибнуть! И капитан Солженицын бросил людей, дорогостоящую технику и спасся бегством. Он, видимо, даже не осознал, чем рискует. Бегство командира с поля боя во время войны каралось смертью. Но Солженицыну повезло. Его верный сержант Илья Соломин оказался на высоте положения. Он вывел из окружения технику и людей. И Солженицыну все сошло с рук.

Когда придет время Солженицына, когда он будет выдавать себя за правдоискателя, врага угнетения, пророка божьего и великого писателя, в многочисленных интервью не знающим истинного положения вещей и склонным к сенсациям западным журналистам, он старался увековечить себя и лаврами фронтовика.

На самом же деле Солженицын ни разу не участвовал в боях, лишь один раз понюхал пороху (при том временном окружении) и повел себя, как всегда, трусливо. Но кому и когда Солженицын хоть раз сказал правду?

Кавторанг Бурковский (в повести “Один день Ивана Денисовича” он назван Буйновским), который был с Солженицыным в экибастузском лагере, рассказывал мне: “Солженицын мне и другим рассказывал, что он будто бы на фронте попал в окружение, стал пробиваться к своим и оказался в плену. То есть его посадили якобы за то, что он сдался. В этой истории, как ее преподносил Солженицын, чувствовалось что-то надуманное и недостоверное. И как оказалось в действительности, это была чистейшая ложь”.

9 февраля 1945 года капитан Солженицын был арестован органами советской контрраздведки.

Александр Исаевич в своем романе “Архипелаг ГУЛаг” рассказывает об этом так: “У меня был, наверно, самый легкий вид ареста, какой только можно себе представить. Он не вырвал меня из объятий близких, не оторвал от дорогой нам домашней жизни…” Сам момент ареста он изобразил таким образом, чтобы самому предстать перед читателями в самом выгодном и эффектном свете как высокий интеллектуал и герой-фронтовик.

Кто же “посадил” Солженицына? Как? За что? Ответы на эти вопросы могут показаться странными, но они нисколько не противоречат логике всей жизни Александра Исаевича Солженицына. Вот что мне рассказал профессор Симонян: “Однажды, это было, кажется, в конце 1943 или в начале следующего года, в военный госпиталь, где я работал, мне принесли письмо от Моржа. Оно было адресовано мне и Лидии Ежерец, которая в то время была со мной. В этом письме Солженицын резко критиковал действия Верховного командования и его стратегию. Были в нём резкие слова и в адрес Сталина. Письмо было таким, что, если бы оно не было написано нашим приятелем, Моржом, мы приняли бы его за провокацию. Именно это слово и пришло нам обоим в голову. Посылать такие письма в конверте со штемпелем “Проверено военной цензурой” мог или последний дурак, или провокатор”.

Так кто же Александр Солженицын? Дурак? Или провокатор, которого кто-то использовал против его же самых близких друзей? Профессор Симонян и Лидия Ежерец тогда не нашли этому объяснения. “В конце концов мы решили, что это какой-то психический заскок, стремление блеснуть искусством оценить и проанализировать самую сложную историческую ситуацию. Мы ответили ему письмом, в котором выразили несогласие с его взглядами, и на этом дело кончилось. Но когда я узнал, что Солженицын попал в заключение, я наивно подумал, что всему виной то злополучное письмо”.

Профессора Симоняна понять можно. Критиковать Ставку и Верховного Главнокомандующего во время войны! И в самом деле, только безумец мог бы подвергнуть себя такому риску. Разве он не подозревал, что ставил под угрозу себя и других? Неужели Солженицыну было неизвестно, что военная цензура и органы Контрразведки СМЕРШ выйдут на его след? Конечно же, известно. И в этой тупейшей истории, на первый взгляд, не обнаружишь и намека на здравый смысл. А смысл все-таки был! Солженицын хотел, чтобы на его след вышли. Сейчас. Сразу. Как можно скорее.

Вот что мне рассказал профессор Симонян во время одной из наших бесед: “Когда Солженицын впервые понял, что может умереть, он начал испытывать панический страх. Он ясно видел, что в условиях, когда победа уже предрешена, не исключена возможность гибели у самой цели. Единственной возможностью спасения было попасть в тыл. Но как? Стать самострелом? Расстреляют как дезертира. Стать моральным самострелом было в этом случае для Солженицына наилучшим выходом из положения. А отсюда и этот поток писем, глупая политическая болтовня. Все было направлено на то, чтобы вовлечь в свои интриги как можно больше людей, создать впечатление некоего заговора.

Профессор Симонян убедительно и довольно логично продолжал излагать мне свои мысли: “На фронте расследовать нельзя. Следствие можно вести только в тылу... И коль скоро существует подозрение, что раскрыта группа, то в такой обстановке никакой следователь не возьмет на себя смелость передать депо трибуналу. Верит он или не верит солженицынским наветам, его обязанность - направить дело вместе с арестованными в тыл...”

И мечта Солженицына сбылась. Он доносил и доносил об антисоветской деятельности... на свою собственную жену Наталию Алексеевну Решетовскую. На друзей Кирилла Симоняна, Лидию Ежерец, Николая Витковича. На людей близких и далеких.

Но нет ли во всем этом некоторого преувеличения? Ведь Солженицын знал, что его будут судить по статье 58 Уголовного кодекса за подрывную деятельность. Некоторые пункты этой статьи предусматривают много лет лишения свободы и даже высшую меру наказания. Но Солженицын привык получать то, что щедро давала ему его страна. Почему бы еще раз не попытаться использовать ее великодушие? Он решил, что сможет сыграть перед судом роль кающегося грешника (Не зря ведь он изучал театральное искусство!). Он надеялся, что у него хватит артистических способностей, чтобы донести слово до “зрителя”, а в случае надобности пустить в ход лесть, подхалимство с цепью добиться минимального срока.

И это Солженицыну удалось. За доказанную преступную деятельность в военное время (он написал на себя анонимку, что… «Солженицын среди солдат на передовой распространяет пораженческие настроения»), которая действительно в любом государстве карается смертной казнью, он получил лишь 8 лет заключения.

Я задавал многочисленные вопросы представителям советского правосудия. Но... кто может отличить мастерскую игру от действительных показаний грешника?

Однако есть обстоятельство, которое доказывает точную работу советских следственных органов: никто - ни Решетовская, ни Лидия Ежерец, ни Кирилл Симонян, на которых донес Солженицын, - не был арестован и даже не был подвергнут допросам в 1945 году. В тюрьму угодили только Солженицын и Виткевич. Восемь лет заключения! Не много ли? Нет. Не надо забывать: каждая секунда на фронте таит в себе смертельную опасность. А в тюрьме в ту пору Солженицын чувствовал себя поистине как у Христа за пазухой.(Из архивных источников известно, что в лагере Солженицын был «стукачём» на «зэков», за что имел целый ряд льгот у тюремного начальства.) Вдобавок он был твердо убежден, что за победой последует амнистия. Но проходят недели, а помилования все нет. Только 7 июля 1945 года Президиум Верховного Совета СССР объявил амнистию. Были помилованы мелкие воры и мошенники, мелкие преступники всех сортов: люди слабохарактерные или случайно оступившиеся в сложной игре под названием “жизнь”.

Впервые в жизни “великий калькулятор” Александр Исаевич Солженицын просчитался. В важном для себя деле - в предположении о том, что через несколько неприятных недель или максимум месяцев он вступит в полосу безопасной мирной жизни. И этого Солженицын никогда не простит советскому правительству.

Глава VII
СОЛЖЕНИЦЫН ЛИШЬ “ГРИМАСА ИСТОРИИ”
Псевдомученик

Итак, Солженицын в камере предварительного заключения. Это не самое приятное место под солнцем, но гранаты здесь не рвутся. И здесь он продолжает придерживаться прежних своих убеждений, в соответствии с которыми выгодно выглядеть жертвой и, быть может, многое потерять, чтобы приобрести или сохранить главное. Поэтому он умышленно и спокойно отказывается от своего воинского звания, боевых наград, меняет относительные удобства батареи звуковой разведки, где жил, как барин, на неудобства одиночного заключения. В своих расчетах Солженицын учел самое важное - свою трусость.

Если “расколешься” - ничего с тобой не случится. Такого принципа придерживаются следователи всех тюрем мира. Но у исторического метода непреложное правило: следует выслушать и другую сторону:

Предоставим слово Александру Исаевичу Солженицыну, лауреату Нобелевской премии в области литературы:

“Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что будет через двадцать-тридцать-сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будут введены самые гнусные допросы, из всех здесь известных - сжимать череп металлическим обручем, погружать человека в ванну с кислотой, связанного и голого оставлять на съедание муравьям или клопам, вставлять ему в анальное отверствие раска-ленный на примусе шомпол, медленно раздавливать сапогом половые органы и - как самое легкое - многие сутки не давать ни спать, ни пить, избивать до кровавого тумана, и тогда никакой чеховский спектакль не закончился бы, потому что всех героев увезли бы в сумасшедший дом” (А.Солженицын. “Архипелаг ГУЛаг”, Берн, Швейцария, 1972, стр. 104).

Какой кошмар! Да, это невероятный кошмар...

Но проанализируем подробнее его метод повествования. Он характерен для Солженицына с точки зрения художественного стиля писателя и достоверности его высказываний.

На суперобложке упомянутого солженицынского “сочинения” напечатан текст: “Солженицын описал здесь историю ГУЛага - невероятной островной империи насилия и террора - на основе фундаментальной концепции, с документальной скрупулезностью современного историка...”

Наивному человеку может показаться, что действительно с документальной скрупулезностью. Он рассказывает, каким мучениям кого-то подвергали, и даже указывает их инициалы. Это выглядит серьезно, таинственно и даже героически - Солженицын не хочет, чтобы органы советской безопасности “мстили” его информаторам... Однако первичные материалы получены из вторых рук. И нет никаких ссыпок на то, где и как они сохранились. Неужели “современный историк” Солженицын не знал, что необходимо указывать источники? Почему он не указывает, что эти материалы находятся, например, в его личном архиве в форме, скажем, записей, магнитофонной ленты и т.п.? Коль они получены в личных беседах, почему бы это не указать? Потому, что так эффектнее. В результате обман, настолько примитивный, что даже на первый взгляд его трудно не обнаружить. “Все, что рассказывает Солженицын, - это лагерный фольклор, - сказал мне в беседе Николай Виткевич, - в лагерях он всегда общался только с теми, кто жаловался и был способен преувеличивать. С людьми, которые смотрели на вещи трезво и говорили правду, он разговаривать не желал. Большинство заключенных имеет склонность преувеличивать свои страдания или тяжелую судьбу, рассказывать всякие небылицы, чтобы выглядеть привлекательнее, - таких-то типов и выискивал Саня Солженицын”. Так говорил человек, которого Солженицын “посадил” и который некоторое время находился в заключении вместе с ним.

На Лубянке

Если проанализировать две главы из романа (“Следствие” и “Первая камера - первая любовь”), то невольно возникает вопрос: почему он ничего не пишет о ходе следствия, о “пытках”, которым он подвергался сам? Писать нечего, потому что Александра Солженицына вовсе не подвергали пыткам. На странице 151-й своего “романа” Александр Солженицын говорит: “Мой следователь ничего не применял ко мне, кроме бессонницы, лжи и запугивания - методов, совершенно законных”. Наконец, если ему доподлинно “известны” зверства бог знает каких следователей из Архангельска, Киева или Иркутска и даже то, что происходило в 1929 году и как выглядела тюрьма в Чойбалсане, то почему, когда дело касается его самого, у него иссякает творческая фантазия?

Допустим, что он и в этом составляет счастливое исключение. Но в таком серьезном и глубоко волнующем вопросе, который бередит душу любого честного человека, нельзя строить предположения или навязывать читателю непроверенные мнения. Я, было, совсем утратил покой. Мне так хотелось дойти до истины - выяснить, действительно ли Александр Солженицын является великомучеником, который обрел счастье на чужой земле, пройдя через муки ада, неимоверные страдания и невзгоды, или же он является псевдомучеником - политическим шарлатаном и авантюристом, который предал свою родину, своих близких друзей.

Я решил разыскать следователя, который вел “дело” Солженицына. Это было нелегко. Наконец мне удалось разыскать его. Он оказался уже почтенным человеком, пенсионером, проживающим в Москве. Он мне рассказал: “Когда много лет просидишь за столом следователя, начинаешь делить допрашиваемых на категории. Есть люди, которые молчат, ничего не говорят. Есть другие, которые под тяжестью улик вынуждены заговорить. Встречаются и прирожденные лгуны. Их можно отнести к третьей категории. Иные говорят правду. И, наконец, бывают мягкотелые, которые сами прямо даются вам в руки. Помимо правды, они излагают и свои домыслы, лишь бы отблагодарить вас. Солженицын как раз относился к последнему типу подследственных”.

Ах, вот как! Значит, на Александра Исаевича не нужно было поднимать руку, чтобы он признался в чем угодно... Ну, а как другие?

Чтобы иметь абсолютную ясность, я решил обратиться к разным лицам из близкого окружения Александра Исаевича: Л.А.Самутину, человеку, предоставлявшему Солженицыну материал для книги “Архипелаг ГУЛаг” и прятавшему его книгу, капитану второго ранга Бурковскому, находившемуся в заключении вместе с Солженицыным давнему его другу Николаю Виткевичу. Я им задал такой вопрос: “Били ли вас, мучили каким-либо образом, применяли ли к вам любое другое средство физического воздействия во время допроса?” (Разумеется, эти люди не знают друг друга, и каждому из них этот вопрос был задан в отдельности). Вот, что они мне ответили.

Л.А. Самутин: “Никто ко мне даже не прикоснулся. Правда по отношению ко мне были грубы. Кричали, ругались, но вы должны понять, что я был настоящий враг. Офицер власовской армии. Не просто какой-то рядовой. Я ждал самого плохого, но за все время следствия не получил даже тычка”.

Капитан второго ранга Бурковский: “Я попал к молодым следователям. Они нервничали. Если иногда не все шло так, как им хотелось, они кричали и излишне грубо ругались. Но бить? Никто меня ни разу не ударил”.

Николай Виткевич: “Нет. Я думаю, что это было строго запрещено”.

Это говорят люди, проживающие на территории Советского Союза. Можно предположить, что они боятся или что их “обработали” органы безопасности. Любопытно, что и как говорит о своих допросах человек, живущий на Западе. Он был арестован в 1940 году в Москве и провел в лагерях и тюрьмах в общей сложности тринадцать пет. Зовут его Дмитрий Михайлович Панин. Он ярый враг Советского Союза.

“Моим следователем на Лубянке был молодой человек по фамилии Цветаев. Зла у меня против него не было и нет. Он старательно отрабатывал все, что было написано для него на бумажке старшим следователем, и добросовестно, но беззлобно ругался, кричал, угрожал, как этому его, очевидно, обучали на курсах. Во время следствия на Лубянке вид у этого чекиста был цветущий, лицо было привлекательным и отнюдь не зверским”. (Д.М. Панин. Записки Сологдина. Изд-во “Посев”. Франкфурт-на-Майне, 1973, стр. 48-49).

Это свидетельство недруга Советской России, автора известных пасквилей “Записки Сологдина”, “Человек с другой стороны”. Кто знаком с его “Записками”, тот знает, что Д. Панин, ссылаясь на слухи, не раз упоминает о пытках, придуманных “чекистскими палачами”, “большевистскими людоедами”. Но в действительности и он, и кое-кто другой лишь “слышали”, но никто из них - извините! - даже оплеухи не получил.

Однако мы отвлеклись. Вернемся к Александру Исаевичу. Так как же он, бедный, проживал в общей камере? Какие трудности, какие муки переживал великомученик Солженицын? Вот как он сам описывает свою жизнь в это время: “Ах, ну и сладкая жизнь! Шахматы, книги; пружинные кровати, пуховые подушки, солидные матрацы, блестящий линолеум, чистое белье. Да я уж давно позабыл, что тоже спал вот так перед войной. Натертый паркетный пол. Почти четыре шага можно сделать в прогулке от окна к двери. Нет, серьезно, эта центральная политическая тюрьма - настоящий курорт.

И здесь не рвутся гранаты, не грохочут орудия... Я вспомнил сырую слякоть под Вордмитом, где меня арестовали и где наши бредут сейчас утопая в грязи и снегу, чтобы отрезать немцам выход из котла”. (А.Солженицын. “Архипелаг ГУЛаг”, стр. 185).

vkpb.ru